Журналист Ирина Егошина
Двухдневный «Фестиваль одиночек» стартовал 24 февраля 2017 года , организованный продюсерским центром «Мурка-Post» и, в частности, Анастасией Мурзич. Это был мощный энергетический взрыв, надолго зарядивший позитивными эмоциями гостей клуба «84 Аврора». Под одной крышей собралось больше десятка разных музыкальных исполнителей, продолжающих развивать традиции рока, блюза и бардовских песен в России.
В клубе царила теплая и дружеская атмосфера, чувствовалась какая-то неуловимая таинственная связь между музыкантами и зрителями. Было ощущение, что на моих глазах происходит чудо, когда исполнители на сцене буквально становились одним целым со своими музыкальными инструментами. Голос, мимика, телодвижения — все сливалось воедино.
Вот оно — живое воплощение настоящей музыки. Мне посчастливилось пообщаться с легендарным Юрием Наумовым, закрывающим первый день «Фестиваля одиночек». Юрий — очень приятная и открытая личность, излучающая сверхчеловеческую теплую энергию. Казалось, с ним можно было разговаривать часами, совершенно не замечая, как быстро бежит время.
— Бывает такое, что человек с детства знает, чем хочет заниматься во взрослой жизни, другие находят себя в сознательном возрасте. А как было с вами? Как вы пришли к музыке?
— Первое. Я понял, что это мое в шесть лет. Я услышал запись Beatles, и я понял, что хочу быть звездой рок-н-ролла.
— Как родители отнеслись к вашему выбору?
— Когда шестилетний ребенок говорит, что он хочет быть звездой, его гладят по головке и говорят: «Ты мой мальчик, ты мой милый!». Ребёнок хочет быть танкистом, космонавтом, мало ли… Кто к нему будет относиться всерьез? Мы-то понимаем, что когда он вырастет, он станет бухгалтером. До поздней юности эти вещи невозможно предугадать. Конечно, есть какие-то профессии, даже в музыке, например классическая скрипка, пианино, где детей просто вымуштровывают на эту роль. Но, на уровне такого предназначения, мой случай — как раз исключительный. Я очень рано себя нашел.
— Вы один из немногих людей, кому повезло в этом плане.
— Да, я смог это оценить впоследствии. Это, правда, везение невероятное. У меня не было каких-то колебаний, сомнений, треволнений. Ты понимаешь, самое поэтичное во всей этой ситуации, это то, что выбора-то нет! Есть момент узнавания предназначения, так будет точнее. А насчет выбора: любой человек, у которого есть маломальский шанс от такой судьбы «отмотаться», — он этот шанс не упустит. Да, в музыку идут, но здесь остаются только те, у кого по сути нет выбора. Те же, у кого есть выбор, пофлиртовав с этим какое-то время, оттуда выпрыгивают. Остаются только те, для кого вопрос выбора даже не стоит.
— То есть вас можно назвать фаталистом?
— Ну, в какой-то степени, можно. Называй меня фаталистом, да… (смеется)
— Вы говорите, что родители сначала относились к этому несерьезно. В детстве их реакция вполне объяснима. А как изменилось их отношение, когда вы стали старше?
— Это было состояние отчаяния. На моей гитаре даже струны плоскогубцами перекусывали. Это была война! All out war! Absolutely! Когда они поняли, что их детеныш не шутил, вот там началось…
— Потом они все-таки смирились?
— Ну, вот, смирились, это точно. Они не приняли моего выбора. Они хотели, чтобы я стал доктором. Но по сути дела я им и стал.
— Доктором, врачующим человеческие души?
— Ну да, моя музыка врачует души. В частности, есть немалое количество потенциальных самоубийц, которые не стали таковыми, потому что моя музыка их вытянула. Она отвела их от карниза. Так что это работает! Родителям же хотелось, чтобы это была классика жанра: белый халат, фонендоскоп, истории болезни. Для людей их поколения это было важно.
— Давайте поговорим о нашем фестивале, который называется «Фестиваль одиночек». Вы выступаете всегда соло, у вас не было масштабных групповых работ…
— Были, скажем, попытки, которые не увенчались успехом и до какого-то времени я отодвинул это.
— Вам лучше морально, когда вы работаете один?
— Мне было бы еще лучше морально, если бы я встретил своего ментального брата-близнеца в лице другого человека. Понимаешь, когда мне не надо было бы мотивировать кого-то играть эту музыку, было бы и так понятно, что это полный восторг, что на этом душа взлетает. Это совместное музицирование — это невероятный кайф! Если это «на входе» — играть с кем-то было бы потрясающе, если же это условие не соблюдено — лучше одному, чем с кем-то.
— Пока что Вы не нашли такого человека, поэтому остаетесь одиночкой?
— Я склонен думать, что нашел, но это пока еще в черновиках. Возможно в будущем на сцене я буду не всегда один, но эта ситуация пока в инкубационном периоде, она требует вызревания. А так, да фестиваль одиночек, фестиваль психов-одиночек…
— Вы — самый главный одиночка на фестивале?
— Ну, слушай, не знаю, насколько главный, насколько псих… (смеется)
— Многие говорят, что именно вы главная звезда фестиваля.
— Пусть так, хорошо. Я не буду застенчиво пунцоветь, говорить «да нет, да ну, да что вы!». В принципе относительно того творческого пути, который у меня за спиной, я, наверное, в предложенную форму вполне вписываюсь. Я пошел путем того, чтобы воссоздать рок-ансамбль в лице одного человека, потому что по-другому не получилось. Это не было тем, чего хотелось, но это оказалось тем, в чем я оказался удачлив и успешен.
— На фестивале большое количество разных исполнителей. Кому из них вы больше симпатизируете, чье творчество близко вам по духу?
— Большая часть людей, с которыми я номинально знаком, и творчество которых как-то зарегистрировалось, будут выступать во второй день. Если же говорить о сегодня…. Сейчас вот как раз в гримерку заходил Миша Башаков. Я его знаю изрядное количество лет, и отношусь к нему с большим пиететом и симпатией. Он — собрат по духу. Я симпатизирую его исканиям и считаю, что он большой молодец.
— Вы дружите не только в музыкальном мире, но и за его пределами?
— Слово «дружба» здесь, наверное, было бы немножко притянуто за уши. В этом смысле каждый из нас по отдельности самодостаточен. Мы в курсе друг друга и, по крайней мере, со своей стороны, я отношусь к нему с уважением, симпатией. Мне нравится, как он ищет и к чему он идет, куда устремлен его художественный вектор. Это хорошее направление, и оно созвучно мне.
— Вы живете музыкой, но, помимо этого, есть ли у вас другие увлечения, хобби?
— Это, наверное, не хобби. Я бы сказал, это другая ипостась. Я относительно недавно, чуть меньше двух лет назад, открыл для себя, что у меня довольно эффективно получается лечить людей посредством звукорезонансной терапии. Это лечение тибетскими поющими чашами. На уровне некоего параллельного движения и параллельных исканий, помимо музыки, это натуропатия и хилерство. Людям, у которых возникают энергетические перекосы, состояние скомканности, это помогает уравновесить и выровнять их состояние, снять боль. Это то, в чем я ищу, и это то, в чем у меня начинает получаться.
— Что для вас музыка — способ самовыражения, попытка донести какую-то мысль до людей или все вместе?
— Представь себе, что танец — некая разумная субстанция. Она бестелесна, ты не можешь ее потрогать, понюхать, укусить. Это некая идея. У нее есть намерение — воплотиться в человеческом мире. Она выбирает себе некую человеческую душу с исключительно высоким градусом посвященности и мотивированности. И эта человеческая душа, слившись с идеей танца, воплотит ее в человеческом мире так, что ты не сможешь сказать, где кончается танец и начинается танцор. С этой точки зрения, перед тобой сидит человек, который является воплощением музыки, некой звуковой идеи. «Что это для вас…» Я и есть музыка! Это нагло звучит, это бесконечная дерзость — сказать такое, но в моем случае, это на 100% так и есть.
— Кто для вас «путеводная звезда» в мире музыки, помимо легендарных Beatles?
— То, что меня грело долгие годы и радует по сей день, то, что меня когда-то, юным, вдохновило — это Led Zeppelin, и, в частности, Джимми Пейдж. Они восхитительны. Лучшая рок-группа, на мой взгляд, в сочетании уровня, энергетического выхлеста, артистизма, сексуальности, качества того, как эта музыка была воплощена. Они поразительные ребята. Это просто… That’s rock-n-roll, baby! Oh, yeah!
— Если говорить о русской рок-сцене, есть ли альтернатива подобным музыкантам?
— Когда я был юным, мне был очень созвучен Майк Науменко. Просто, понимаешь, тема рок-н-ролла в России — это тема горькая, потому что Россия — очень странное пространство. Рок-н-ролл в России случился, когда Россия, как страна, для этого феномена оказалась немножко сыровата. В итоге восхитительные артисты, которые несли это искусство именно в этой стране, они провалились сквозь расщелины. Не оказалось той зрелой ниши, которая могла бы их подхватить и поддержать. Между устоявшимся полюсами драматического искусства с одной стороны и фанерной эстрады с другой рокеры оказались без нишы. Многие погибли, а тех, кто не погиб, стянуло к полюсу кабака. Я расцениваю это, как печальное состояние. Настолько, насколько меня хватит, я буду прикладывать свои усилия к тому, чтобы это изменить. На нашем поколении повисает задача создать ключевые предпосылки для того, чтобы искусство, которому мы посвятили свои жизни, вывести из того тупика, в котором оно находится последнюю пару десятилетий.
— Вы сказали, что в будущем мы, возможно, увидим вас в другом амплуа? Это основной план на будущее?
— Понимаешь, основной план, это осуществить себя. Когда сердце находит некое поле, в котором ему вибрируется сильнее, слаще, точнее, ты хочешь в этом быть более сильным, более выверенным. Ты начинаешь совершенствоваться в этом. Звук хочет себя воплотить, и я на связи с ним. Подчас он настаивает на большем, чем одна гитара и голос, и я это чувствую. Я осторожно двигаюсь в эту сторону, потому что я не заинтересован в лаже и скоропалительных решениях. Мне нужен момент качества и выверенности. При этом я знаю, что есть какие-то вещи, которые достигаются путем звукового размыкания и расширения, и поэтому я в поисках людей. И кто-то уже начинает проявляться на горизонте.