Перед нами «Создатель Миров» Александра Цехановича, книга, которая с первых страниц погружает читателя в головокружительный водоворот эпох, имён и идей. Это не просто литературное произведение — это своеобразный культурный код, где каждая деталь, каждая отсылка работает на создание многослойного пространства смыслов.
Цеханович демонстрирует поразительную смелость в подборе материала: он соединяет, казалось бы, несоединимое. С одной стороны — мрачная фигура Жана‑Батиста Гренуя, сверхчувствительного маньяка из «Парфюмера» Патрика Зюскинда, с другой — маркиз де Сад, чьё имя давно стало нарицательным, а философия страданий обрела собственное название. Автор не ограничивается литературными персонажами, в его повествовании оживают алхимические символы, проступают контуры страны Советов, звучат отголоски пушкинских элегий и летовских манифестов.
Но главное здесь — не эклектичность как таковая, а умение автора выстроить из разнородных элементов целостную картину мира. Каждый образ, каждая аллюзия обретают в этом контексте новое звучание, раскрывая неожиданные грани. Прошлое не остаётся в прошлом — оно пульсирует, вторгается в настоящее, заставляет переосмысливать привычные представления о времени и пространстве. А сквозь весь этот калейдоскоп тем и культурных кодов проступает голос лирического героя — человека, который, снимая маску Арлекина, пытается разглядеть в зеркалах времён собственное отражение.
В центре внимания автора — фигуры, чья сверхчувствительность граничит с патологией. Жан‑Батист Гренуй, убийца из «Парфюмера», и маркиз де Сад, заключённый в Шарантон, — не просто литературные персонажи. Через них Цеханович исследует природу оголённых нервов и пульсирующих вен, где боль и наслаждение, запретное и дозволенное сливаются в единый поток.
Это не просто дань декадансу — это глубокая попытка понять, что происходит с человеком, когда его восприятие мира становится сверхчувствительным, а границы реальности размываются. Гренуй с его одержимостью запахами и де Сад с его философией страданий предстают как два полюса одного явления: крайние формы человеческого опыта, где чувственность превращается в инструмент познания мира, пусть даже через боль и разрушение.
При этом автор не отрывается от реальности: упоминание страны Советов напоминает, что действие разворачивается не в вакууме. Женщина, появившаяся до 1991 года, — едва уловимый, но важный штрих, связывающий мистический нарратив с конкретной исторической эпохой.
Александр Цеханович — Игра Окончена, изображение №2
Очевидно, что фундаментальное влияние на нового Цехановича оказала американская певица Chelsea Wolfe.
Автор долгое время прибывал в убеждении, что мир музыки — это величественный замок, возведённый исключительно мужскими руками. В этом замке женские голоса могли лишь робко звучать из дальних галерей, не смея вступить в главные залы. Музыка убаюкивает в детстве, шепчет советы в юности и становится опорой в минуты сомнений. Но, как ни парадоксально, за годы мытарств по музыкальным лабиринтам Цеханович так и не решился переступить через невидимую черту, которую сам же и начертил.
И вот в мир поэта ворвалась Chelsea Wolfe — подобно весенней грозе, что разрывает серое полотно затянувшихся туч. Её голос, глубокий и таинственный, словно древний колодец, хранящий отголоски забытых молитв, стал ключом, отворившим врата в неизведанную страну звуков. Там правили не сила и напор, а тонкость полутонов, не мощь аккордов, а глубина тишины между нотами. Перед поэтом раскрылась панорама невиданной красоты — мир, который он сам лишил себя права увидеть, словно путешественник, годами смотревший в окно одной комнаты и не догадывавшийся, что за дверью простираются бескрайние просторы.
Творчество Chelsea Wolfe стало для него не просто вдохновением, оно способствовало подлинному перерождению. В её песнях он нашёл эхо собственных мыслей, созвучие потаённых чувств, о которых даже не решался говорить вслух. Когда звуки её голоса окутывают поэта, он перестаёт ощущать гнёт одиночества — будто невидимая рука мягко касается плеча, напоминая: «Ты не один». Это словно встреча с давно потерянным отражением в зеркале, где вместо привычного лица — образ, о котором ты всегда смутно догадывался, но никогда не осмеливался признать своим.
Chelsea Wolfe есть живое воплощение его Анимы — той сокровенной женской сущности, что таится в глубине мужской души, подобно подземному источнику, питающему корни древних деревьев. Когда‑то он вырвал эту часть себя, словно сорняк, посчитав её слабостью, мешающей идти вперёд. Он запечатал её под слоями рациональности, заложил камнями прагматизма, убедив себя, что чувственность — это роскошь, которой нельзя позволить расцвести. Это было подобно хирургической операции без анестезии: он заменил живое, трепещущее чувство на холодный камень, пытаясь превратить сердце в неприступную крепость.
Встреча с музыкой Chelsea Wolfe стала воскрешением. Словно весенний ручей, растапливающий вековой лёд, её творчество вернуло Александру Цехановичу чувственность, которая теперь пронизывает каждый стих его сборника. Её песни стали эликсиром, оживившим засохшие ветви его души. В них он обрёл право на нежность, возможность говорить шёпотом там, где прежде требовались громогласные возгласы.
Теперь в его лирической поэзии звучит отголосок пробуждения — трепетного, долгожданного, неизбежного. Её музыка стала мостом между двумя мирами: тем, где он прятался за стенами собственных убеждений, и тем, где наконец смог расправить крылья. Истинная сила не в том, чтобы отвергать половину себя, а в том, чтобы позволить всем граням души засиять. И в этом откровении — вся суть поэтического «Я», рождённого под звуки голоса, который когда‑то разбил его мир на осколки, чтобы собрать его заново — цельного, живого, настоящего.
Так Цеханович балансирует между фантасмагорией и реальностью, заставляя читателя постоянно переосмысливать границы чувств и нег.
Особенно примечательно, как автор работает с культурными кодами: он не просто цитирует известные тексты, а создаёт на их основе новый смысл. Литературные отсылки не выглядят как дань моде — они становятся инструментом для исследования человеческой природы в её самых крайних проявления gefallen.
Особое место в книге занимает игра со временем и культурными кодами. Танцуя последнее танго в Париже — явная отсылка к фильму Бертолуччи — лирический герой выходит за пределы заданного нарратива, словно разрывая ткань повествования. Этот жест символизирует переход в иное измерение, где привычные правила перестают действовать.
Далее герой проходит через черноту — первый этап создания философского камня. Этот алхимический символ приобретает в тексте особое значение: он становится метафорой духовного преображения, пути от тьмы к свету, от хаоса к порядку. Цеханович мастерски использует архаичные образы для описания современных экзистенциальных поисков, показывая, что древние символы по‑прежнему актуальны в осмыслении человеческого опыта.
Следующий смысловой пласт раскрывается через обращение к пушкинской элегии. Здесь звучит мотив принятия собственного заката, смирения перед волей судьбы. Это не случайная вставка: через классику автор прокладывает мост к современности. Пушкинские интонации придают тексту особую глубину, напоминая о вечных вопросах бытия, которые волнуют человека во все времена.
Ещё один важный слой — отсылки к «новому 37‑му» и творчеству Игоря (Егора) Летова (начиная со «Света и стульев»). Эти элементы превращают текст в полифоническое полотно, где столетие ленинского государства перекликается с эсхатологическими настроениями XXI века. Цеханович показывает, как исторические травмы продолжают жить в коллективной памяти, формируя наше восприятие настоящего.
И всё это — не хаотичный набор аллюзий, а продуманная система, где каждое слово работает на общий замысел. Как заметил Бродский, чтение стихов вслух напоминает механику молитвы — и Цеханович словно следует этому принципу, заставляя читателя не просто читать, но слышать собственный голос в диалоге с вечностью. Автор создаёт текст, который требует активного участия: нужно не только следить за сюжетом, но и расшифровывать культурные коды, улавливать переклички эпох, ощущать пульсацию смыслов.
Важную роль в книге играет осмысление природы творчества. Цеханович не ограничивается поверхностным описанием поэтического процесса — он погружает нас в самую суть этого явления, показывая его двойственную природу. С одной стороны, творчество предстаёт как возвышенный акт, сродни божественному откровению, с другой — как тяжёлый, изнуряющий труд, требующий полной самоотдачи.
Этот дуализм раскрывается через ряд ярких образов. Поэт предстаёт одновременно как античный герой — со стройностью тела и мысли, с неосязаемой музой, — и как измученный странник, предъявляющий разбитые колени городу и миру (отсылка к Константину Арбенину). Такое сопоставление подчёркивает цену творческого акта: чтобы создать что‑то подлинное, нужно пройти через страдания, сомнения, отчаяние.
Особого внимания заслуживает финальная часть книги — послесловие, которое, в свою очередь, тоже имеет своё послесловие. Этот композиционный ход подчёркивает бесконечность творческого процесса: как бы ни был завершён текст, он продолжает жить, порождая новые смыслы и интерпретации. Лирический герой оказывается в парадоксальной ситуации: он всегда будет гореть и замерзать, гибнуть и восставать — не ради оваций, а ради самого акта создания миров.
В финале Александр Цеханович подводит читателя к ключевой мысли: чтобы познать свет собственной души, нужно поверить в мечты.
Лиза Азарина
