О балете «Танец и живопись» Театра танца Ларисы Ивановой «Интеллбалет» (март 2015 года, Санкт-Петербург)
На этот балет меня привел профессиональный интерес арт-менеджера и организатора выставочных и пленэрных проектов для художников. Меня интересовала сама возможность танца по живописному произведению, подача и синергия воздействия разных видов искусства на зрителя.
Признаться, что впечатление от увиденного намного превзошло все мои ожидания и предположения. Балет состоял из нескольких номеров, как после выяснилось, длившихся около часа. Во время сопереживания действию на сцене по всем каналам восприятия казалось, что каждый танец длится вечность, так много он вызывал эмоций и раздумий. Все постановки за исключением «Секстета», с которого начался балет и впечатлением от которого начинаю свое изложение, созданы по мотивам живописи петербургского художника Игоря Иванова.
Начало было положено танцем под музыку С. Шостаковича «Секстет», где живописные полотна не участвовали, но задача номера была настроить зрителя, познакомить с характерными чертами пластического языка, танцорами, солистами труппы. Безусловной удачей хореографа можно считать эту композицию, где участвовали пять молодых работниц в красных косынках — советских школьниц в прыжке за мечтой под предводительством солиста — того образа сильного мужчины-хозяина, мечты о котором не чужды каждой девушке любого экономического строя. Молодые работницы с его появлением, а затем исчезновением узнавали свою женскую суть, начинали радоваться жизни, испытывать упоение свободой. Одна из героинь становилась музой хозяина и уводила его за собой, а пять девушек на сцене проходили вновь стадию дисгармонии и смущения и погружались во тьму на сцене, на находя решения.
Зачин был положен и следующий номер на музыку К. Штокхаузена «Мятая бумага» уже сопровождаемый демонстрацией живописного полотна с тем же объектом изображения можно считать идеальным соединением трех стихий: танцевальной пластики, живописной и музыкальной. На фоне картины с мятой бумагой на заднике сцены ожившие бумажные комки проявляют свою индивидуальность, рассказывая о себе, своем сиюминутном состоянии ума в дрожании, вибрации, переплетении пластического движения тел трех танцоров. Здесь очень удачное решение художника по костюмам, гармоничное цветовое решение и фактура костюма находятся в прямой связи с картиной и музыкой. На заднике сцены также происходило движение изображения, увеличение, смена ракурса, что придавало дополнительный шарм всей композиции. Мятая бумага под конец закутывалась в уютные шелковые чехлы, что умиротворяло и зрителя.
Номер на музыку А. Веберна «Кукла» сменил чувство умиротворения на прямую его противоположность. Жуткий поломанный кукольный монстр противопоставлен растерянной, но милой танцовщице в платье с пышной трогательной нижней юбкой. Своими детскими ломаными движениями на фоне крупно поданного на заднике кукольного лица на картине солистке удается донести до зрителя полный неожиданного трагизма мир кукольной души. Надо заметить, что куклы на картинах отнюдь не добры и милы, а страшны, а в танце солистки мы получаем возможное объяснение причин.
Сменившая кукольный мир жизнь цветов на музыку Д. Сурмана «Цветы» началась с расположения группы танцоров в полумраке сцены в полной тишине в виде семени, зародыша новой красоты. Красота мира цветов появляется на заднике сцены сменой разных изображений цветов с полотен Игоря Иванова. Удачные по цветовой гамме и крою костюмы, перекликающиеся с лепестками тюльпанов, ласкали глаз. Надо заметить, что изображение цветов особенно удалось художнику, на картинах он раскрыл перед зрителем их вероятную эмоциональную природу, одушевляя растения и придавая их живописным изображениям значение портрета цветка. Танец же преподал зрителю динамику цветочного внутреннего мира.
Одинокий солист, открывающий композицию на музыку М. Штокхаузена «Две фигуры», начинает повествование о мужском естестве на фоне крупных деталей и мазков кисти. Появляющиеся затем мужчины без намека на костюм и девушки в легких туниках существуют каждый сам по себе, отображая в пластике одинокое существование человеческого индивида. В какой-то момент на сцене и на картине остаются видимыми двое, именно их жизнь пары становится задачей для воплощения в танце. Несколько пар в танце и смена ракурсов изображения картины с обнаженными телами придают необходимую динамику сочетаясь с солирующей трубой в музыке номера. Хотелось бы отметить удачное решение хореографа —ансамблевую подачу идеи живописного полотна. Вставной новеллой видится дуэт, где Он, не обремененный костюмом, и Она в красной тунике в парном танце завершают вечный рассказ о Двоих на фоне полного отображения живописного полотна, сменяющегося коллажем, и пронзительной одинокой трубы, погружаясь в конце во тьму.
Танец на музыку М. Рихтера «Пьеро» исполняет солист в традиционном образе, решен в эстетике модерна достаточно предсказуемо, что играет на контрасте с неожиданным изображением известного персонажа на отображаемой фоном картине. В картине несколько Пьеро, а не один, и это маленькие куклы — Пьеро в детстве, а не взрослые транические мужчины. На этой перекличке зритель получает дополнительный импульс к размышлению и интеллектуальному упражнению.
Номер на музыку П. Булеза и Я. Ксенакиса «Паруса» отличается нестандарной подачей образа паруса и моря на отображаемой картине, который гармонично сочетается как с решением костюмов номера, так и с пластикой танцоров. Они передают нервное и практически непредсказуемое существование паруса, читай человека, в морской стихии.
Выходя на обобщение, отмечу, не кривя душой, что постановка Ларисы Ивановой «Танец и живопись» необходима на балетной сцене и профессионалам, и зрителю — любителю балета и любителю живописи. Важность свою постановка доказывает не только безупречной гармонией трех составляющихся — живописи и костюма, пластического рисунка и музыкального сопровождения, но и той высокой концентрацией раздумий о человеке и жизни, которая в полной мере соответствует названию театра танца «Интеллбалет».